Сергей Трахименок - Детектив на исходе века [ Российский триллер. Игры капризной дамы]
Вечером Внучек уже сидел в вагоне скорого поезда, идущего в Н-ск, и смотрел на удаляющуюся трубу Каминской ТЭЦ — последний, может быть, этап его работы на трудном и скользком поприще.
Он попытался сделать прогноз событий завтрашнего дня, но мысли никак не хотели бежать быстрее поезда, они все время возвращались в прошлое. Вот он дерется с чилийцами, защищая похожую на воробья девчонку в мини-юбке и не то в кофточке, не то в майке… Вот эта девчонка — его жена… Вот они живут в заводской общаге… Вот едут к Каминск…
Каминск, Каминск… Сколько надежд было связано с тобой!..
Потом он вспомнил, как ехал на происшествие с парнями в брезентовых робах, вспомнил Семена Толстых, спустившегося с трубы и мокрого от пота. Кондратьева, хмельного от благодарности: как же, увидел оборотную сторону жизни… Вспомнил круглые глаза шефа, когда тот услышал, что Кондратьева на самом деле не существует… Надеина, говорившего: и я бы хотел, чтобы ты там работал. И тут все стало на свои места. Он понял, что ему надо сделать… Он поступит так, как советовал ему Надеин: сначала поговорит с Балдахиновым, а потом попросится на прием к Батранину…
С такими мыслями и заснул.
В девять ноль-ноль следующего дня он уже сидел перед дверями кабинеты Балдахинова.
Серафим Петрович Балдахинов — кличка в миру Фима — пришел работать в управление, когда Внучека зачисляли на службу.
Как бывший партийный работник, он не знал оперативной работы, но знал, как руководить операми, и тут же поинтересовался:
— Почему в органы берут человека с «чехословацкой» фамилией?
Серафим Петрович в свое время посетил это дружественное социалистическое государство туристом, и поэтому считал себя знатоком и Чехословакии, и «чехословаков».
Кадровики объяснили, что Внучек — русский, что его фамилия русская, образованная от слова «внук» при помощи суффикса «ек», который в русском языке придает словам уменьшительно-ласкательное значение.
«Ласкательное? — сказал тогда Балдахинов. — Ну, раз так, пусть служит…»
С приходом Баддахинова атмосфера в управлении изменилась. Это Фиме управа обязана образованием замкнутых кланов начальников больших, начальников средних, начальников маленьких и — всех остальных. Это он завел себе любимчиков из числа управленческих подхалимов и с их помощью зажимал тех, кто не выказывал ему должного почтения.
Поскольку с первого дня работы он бесцеремонно влезал в свои и не свои дела, давал рекомендации сотрудникам, то его фамилию стали произносить с ударением на втором слоге и с некоторой паузой между вторым и третьим — Балдахинов…
Узнав об этом, новый зам взъярился и заявил, что уволит всех, кто будет дискредитировать руководство управления. В управе в большинстве своем работали ребята неглупые, и почти все тут же прекратили коверкать фамилию зама, все, кроме одного юморного мужика из ОТО Чусовского, который продолжал произносить ее так, как она больше соответствовала действительности.
Закончилась эта игра тем, что с подачи подхалимов Фима начал невидимую глазу работу, которая через год убедила всех, что Чусовский никудышный работник и хреновый человек и что призыв его на службу был огромной ошибкой старых кадровиков. Таким образом, афоризм «кадры решают все» при Балдахинове приобрел новое звучание и смысл: «в кадрах решают все».
«Все утрясется, — думал Федя, открывая массивную дверь замовского кабинета, — мало ли липы, нет-нет да и выявляется у сотрудников… Вся система работы опера устарела…»
Посередине кабинета Баддахинова стоял грузный стол из светлого дерева, с приставкой. Возле приставки располагались два стула. Еще десятка полтора стульев выстроились в каре вдоль стен. На правой стороне стола размещались четыре телефонных аппарата, один из которых был с гербом СССР, на левой — лежала кожаная папка с металлическими буквами «К докладу» («К закладу» — именовали ее управленческие острословы). Посередине, между аппаратами и папкой возвышался сам Балдахинов — сорокапятилетний мужик с лицом человека, не знающего ошибок.
Зам не усадил его на один из стульев возле стола, куда усаживал коллег для бесед, из чего Федя понял, что он уже к коллегам не относится.
— Вы плохо выглядите, — начал разговор Балдахинов. — Может быть, вам нездоровится?
— Нет, — ответил Федя, — я здоров.
— Инспектор доложил мне о том, что у вас произошло… Я читал вашу объяснительную. Меня интересует только одно… Может быть, вам все-таки нездоровится? — еще раз закинул удочку зам. — Может, вам полежать в госпитале?.. Я понимаю… два участка… один… большая психическая нагрузка… так и завернуться недолго…
— Я здоров, — не принял наживку Федя.
— Вы согласны с теми выводами, что сделали инспектора?
— Да.
Зазвонил телефон. Зам безошибочно выбрал тот, который звонил, долго говорим с кем-то, потом куда-то перезвонил и стал кого-то распекать, затем взглянул на Внучека, некоторое время соображал, что тут делает сотрудник периферийного аппарата, а потом снял трубку внутреннего и пригласил Надеина.
— Претензии к лицу, проводившему служебное расследование? — спросил он у Феди, когда появился Надеин. Балдахинов и здесь был верен себе, направив последнее негодование Феди не на себя, а на инспектора.
— Нет претензий, — ответил Федя.
— Вопросы к нам?
— Я увол?.. — спросил Федя, проглотив от волнения окончание слова.
— Да, — сказал зам.
— Я хотел бы попасть на прием к Батранину, — произнес Федя и невольно посмотрел на Надеина. Однако Серега не ответил на его взгляд. Он, как хорошо вышколенный пес, равнодушно смотрел перед собой.
— Это ваше право, — ответил ему Балдахинов. — Сегодня он занят и просил его не тревожить. А завтра… Завтра у него прием граждан с семнадцати до девятнадцати.
— Я… — начал было Федя.
— Проводите Федора Степановича до часового и решите вопрос с удостоверением. Ну, а вам успехов в гражданской жизни…
— Ты что, совсем офонарел? — сказал Феде Надеин, когда они вышли в коридор. — С какими ты трупами разговаривал в автобусе? Ты что, захотел, чтобы тебя психом сделали?
Большего ему сказать не пришлось, потому что на пути им все время попадался кто-нибудь из сотрудников.
Часовой взял удостоверение из рук Феди, проверил и протянул обратно, но Федя кивнул ему на Серегу, и тот отдал удостоверение инспектору.
— Прием завтра с семнадцати, — напомнил Серега. — Еще есть шанс…
Случившееся оглушило его. Он ничего не видел и не слышал вокруг и, хотя собирался завтра попасть на прием к Батранину, ноги принесли его на вокзальную площадь.
У самого вокзала он угодил в толпу цыганок.
— А постой, гвардеец, — раздался грубый женский голос, и Федя не сразу понял, что это обращаются к нему.
— А совсем оглох, что ли? А дай закурить.
— Не курю, — ответил Федя.
— Тогда дай погадаю, — сказала цыганка и развернулась перед ним так, что подол цветастой юбки коснулся грязного асфальта. — Всю правду скажу… — Она ухватила его за рукав.
Федя вырвал руку и пошел дальше.
— А совсем дурак, гвардеец, — раздался вслед голос цыганки. — Совсем правду знать не хочет. Не ходи туда… не ходи…
Огромная грязно-зеленая коробка вокзала возвышалась над площадью, которая во времена учебы Феди в политехе была сквером, а теперь напоминала базар послевоенных времен.
На площади и у входов в вокзал из киосков, со столиков, с рук торговали всем, что можно продать. А продать можно было не так много. В основном торговали водкой, папиросами, спичками, консервами, книгами, цветными фотографиями кошек, гороскопами, календарями с порнографией и просто порнографией, без календарей.
Каждый третий из находящихся на площади торговал, каждый второй был пьян. Пьяная женщина в грязном плаще и со спущенными до стоптанных туфель чулками приставала к прохожим.
— Дайте рубль, — повторяла она, — дочь больна раком, а ребенку три года, дочь больна раком…
— Гы-гы-гы, — ржал рыжий парень, стоящий за спиной девицы, торговавшей чем-то, что лежало на маленьком столике, похожем на банкетку. — Это была ее любимая поза, гы-гы…
Две пьяные девицы с красными потными лицами и глазами старух остервенело таскали друг друга за волосы под хохот таких же пьяных мужиков.
— Давай, Катька, — кричали одни, — мочи ее…
— Хрен вам, — отвечали другие, — у Манюни красный пояс по каратэ.
Женщины, словно услышав слова одобрения, начали пинать друг друга ногами…
Маленький мужичок, выпятив живот, ходит среди болельщиков:
— Делайте ставки, господа, — говорил он, — делайте ставки… твою мать…
— Купи девочку, — сказал рыжий парень, стоящий позади юной продавщицы, лет пятнадцати, одетой в мини-юбку и кофточку, больше похожую на майку. Девчонка стояла перед столиком-банкеткой, на котором лежало потрепанное евангелие.
